обозвали влюблённой дурой.

обидно.

---

ребёнок, твоя проблема в том, что ты слишком много думаешь. да.

---

Свадебные годовщины:

# 1 год — Ситцевая свадьба

# 2 года — Бумажная свадьба

# 3 года — Кожаная свадьба

# 4 года — Льняная свадьба

# 5 лет — Деревянная свадьба

# 6 лет — Чугунная свадьба

# 7 лет — Медная (Шерстяная) свадьба

# 8 лет — Жестяная свадьба

# 9 лет — Фаянсовая свадьба

# 10 лет — Розовая (Оловянная) свадьба

# 11 лет — Стальная свадьба

# 12,5 лет — Никелевая свадьба

# 13 лет — Кружевная свадьба

# 14 лет — Агатовая свадьба

# 15 лет — Хрустальная свадьба

# 20 лет — Фарфоровая свадьба

# 25 лет — Серебряная свадьба

# 30 лет — Жемчужная свадьба

# 35 лет — Коралловая свадьба

# 40 лет — Рубиновая свадьба

# 45 лет — Сапфировая свадьба

# 50 лет — Золотая свадьба

# 55 лет — Изумрудная свадьба

# 60 лет — Бриллиантово золотая свадьба

# 75 лет — Бриллиантовая свадьба

---

а у родителей сегодня годовщина свадьбы.

20 лет. удивительно.

---

ничего в очередной раз не понимаю. не хочу думать. не знаю, что я чувствую. просто мне хочется быть там. там - дома. там - никого. там хорошо. хочется что-то делать.

не хочу выдавать чувство заботы за влюблённость. мне приятно делать ему приятно - только и всего.



и увезла она на память презерватив 2004 года выпуска.

"чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей". угук. C'est vrai.

---

И ещё кое-что: в субботу улетаю на Мальту на три недели. приеду 20 августа. вот.

---

Лечь и уснуть бы сейчас. часиков на 12 отрубиться бы...

ан нет. дела. недавно приехала.

усталость. в душе - пожалуй, хорошо...

всё смешалось. эти несколько дней как один большой и длинный. 2-3 часа сна в сутки. море волнений, эмоций, перемещений в пространстве. и на Авиамоторной побывала, и на Академической, и в Красногорск с Королёвом успела. выжатый лимон. без мёда.



сказочка разрушена. спасибо, что так быстро. показал своё лицо. теперь буду осмыслять. уже пережила. что не делается, всё к лучшему. было больно. и физически и морально, но что было того не вернуть. просто хотелось как-то не так... хотелось верить и доверять. что мне от него надо - не знаю. 3 недели покажут.



у меня появился очень близкий человечек. Иринка-Блондинка. хорошая. талантливая. замечательная. рада. человек, для которого хочется что-то сделать. который местами старше меня ментально.





сил писать нет - может быть потом...

@темы: condition, больно, Академ, la blonde, From Malta, Амфетамин

---

реквием по мечте.

шопинг по ане.

ничто не изменить.

@музыка: Ветер перемен

---

нам бы только ночь простоять да день продержаться.

а к вечеру хорошо будет.

---

4 Elberet_Giltoniel

http://www.tusovka.ru/competition/msk/?issue=2642

---

после вторникового дерьмища пришла счастливая среда: Санчес - Ирка - практика - Руслан с Ваней (лицо знакомое, концертное) - Женька - Ксюха - счастливая сестра в полотенце - радостные родители (визу дали).

в общем, моя влюбляется. моя привязалась. но пока приятно. не думать. наслаждаться.

Женька растроила. у них всё закончилось. жаль. хотя, наверное, это к лучшему...

---

бывают дни, когда ты знаешь, что будешь сегодня рыдать. глаза не накрашены. незачем. и ещё знаешь, что не поедешь домой. а куда? - пока не знаю. в плеере с утра на повторе песня: "Про слонов". почему мне так плохо из-за ничего? ничего не произошло. сама варишь какой-то ядовитый отвар и медленно потягиваешь его через трубочку. я меняюсь. меняю своё отношение ко всему. я не статична. "мне бывает трудно" также как и каждому. я не ною. это простая констатация. стагнация. нажмите перезагрузку. разочарование. даже дежурная улыбка не приклеивается. тяжело. "не полигон". учту. попробую.

---

Библиотека «Ладошек»

http://www.LADOSHKI.com

«Ладошки к Солнцу!»

Карманные компьютеры

* Леонид Андреев. Стена *



—-------------------------------

OCR: Максим Бычков

—-------------------------------





I



Я и другой прокаженный, мы осторожно подползли к самой стене и посмотрели вверх. Отсюда гребня стены не было видно; она поднималась, прямая и гладкая, и точно разрезала небо на две половины. И наша половина неба была буро-черная, а к горизонту темно-синяя, так что нельзя было понять, где кончается черная земля и начинается небо. И сдавленная землей и небом задыхалась черная ночь, и глухо и тяжко стонала, и с каждым вздохом выплевывала из недр своих острый и жгучий песок, от которого мучительно горели наши язвы.

— Попробуем перелезть, — сказал мне прокаженный, и голос его был гнусавый и зловонный, такой же, как у меня.

И он подставил спину, а я стал на нее, но стена была все так же высока. Как и небо, рассекала она землю, лежала на ней, как толстая сытая змея, спадала в пропасть, поднималась на горы, а голову и хвост прятала за горизонтом.

— Ну, тогда сломаем ее! — предложил прокаженный.

— Сломаем! — согласился я.

Мы ударились грудями о стену, и она окрасилась кровью наших ран, но осталась глухой и неподвижной. И мы впали в отчаяние.

— Убейте нас! Убейте нас! — стонали мы и ползли, но все лица с гадливостью отворачивались от нас, и мы видели одни спины, содрогавшиеся от глубокого отвращения.

Так мы доползли до голодного. Он сидел, прислонившись к камню, и, казалось, самому граниту было больно от его острых, колючих лопаток. У него совсем не было мяса, и кости стучали при движении, и сухая кожа шуршала. Нижняя челюсть его отвисла, и из темного отверстия рта шел сухой шершавый голос:

— Я го-ло-ден.

И мы засмеялись и поползли быстрее, пока не наткнулись на четырех, которые танцевали. Они сходились и расходились, обнимали друг друга и кружились, и лица у них были бледные, измученные, без улыбки. Один заплакал, потому что устал от бесконечного танца, и просил перестать, но другой молча обнял его и закружил, и снова стал он сходиться и расходиться, и при каждом его шаге капала большая мутная слеза.

— Я хочу танцевать, — прогнусавил мой товарищ, но я увлек его дальше.

Опять перед нами была стена, а около нее двое сидели на корточках. Один через известные промежутки времени ударял об стену лбом и падал, потеряв сознание, а другой серьезно смотрел на него, щупал рукой его голову, а потом стену и, когда тот приходил в сознание, говорил:

— Нужно еще; теперь немного осталось.

И прокаженный засмеялся.

— Это дураки, — сказал он, весело надувая щеки. — Это дураки. Они думают, что там светло. А там тоже темно, и тоже ползают прокаженные и просят: убейте нас.

— А старик? — спросил я.

— Ну, что старик? — возразил прокаженный. — Старик глупый, слепой и ничего не слышит. Кто видел дырочку, которую он проковыривал в стене? Ты видел? Я видел?

И я рассердился и больно ударил товарища по пузырям, вздувавшимся на его черепе, и закричал:

— А зачем ты сам лазил?

Он заплакал, и мы оба заплакали и поползли дальше, прося:

— Убейте нас! Убейте нас!

Но с содроганием отворачивались лица, и никто не хотел убивать нас. Красивых и сильных они убивали, а нас боялись тронуть. Такие подлые! «



II



У нас не было времени, и не было ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Ночь никогда не уходила от нас и не отдыхала за горами, чтобы прийти оттуда крепкой, ясно-черной и спокойной. Оттого она была всегда такая усталая, задыхающаяся и угрюмая. Злая она была. Случилось так, что невыносимо ей делалось слушать наши вопли и стоны, видеть наши язвы, горе и злобу, и тогда бурной яростью вскипала ее черная,. глухо работающая грудь. Она рычала на нас, как плененный зверь, разум которого помутился, и гневно мигала огненными страшными глазами, озарявшими черные, бездонные пропасти, мрачную, гордо-спокойную стену и жалкую кучку дрожащих людей. Как к другу, прижимались они к стене и просили у нее защиты, а она всегда была наш враг, всегда. И ночь возмущалась нашим малодушием и трусостью и начинала грозно хохотать, покачивая своим серым пятнистым брюхом, и старые лысые горы подхватывали этот сатанинский хохот. Гулко вторила ему мрачно развеселившаяся стена, шаловливо роняла на нас камни, а они дробили наши головы и расплющивали тела. Так веселились они, эти великаны, и перекликались, и ветер насвистывал им дикую мелодию, а мы лежали ниц и с ужасом прислушивались, как в недрах земли ворочается что-то громадное и глухо ворчит, стуча и просясь на свободу. Тогда все мы молили:

— Убей нас!

Но, умирая каждую секунду, мы были бессмертны, как боги.

Проходил порыв безумного гнева и веселья, и ночь плакала слезами раскаяния и тяжело вздыхала, харкая на нас мокрым песком, как больная. Мы с радостью прощали ее, смеялись над ней, истощенной и слабой, и становились веселы, как дети. Сладким пением казался нам вопль голодного, и с веселой завистью смотрели мы на тех четырех, которые сходились, расходились и плавно кружились в бесконечном танце.

И пара за парой начинали кружиться и мы, и я, прокаженный, находил себе временную подругу. И это было так весело, так приятно! Я обнимал ее, а она смеялась, и зубки у нее были беленькие, и щечки розовенькие-розовенькие. Это было так приятно.

И нельзя понять, как это случилось, но радостно оскаленные зубы начинали щелкать, поцелуи становились уксусом, и с визгом, в котором еще не исчезла радость, мы начинали грызть друг друга и убивать. И она, беленькие зубки, тоже била меня по моей больной слабой голове и острыми коготками впивалась в мою грудь, добираясь до самого сердца — била меня, прокаженного, бедного, такого бедного. И этобыло страшнее, чем гнев самой ночи и бездушный хохот стены. И я, прокаженный, плакал и дрожал от страха, и потихоньку, тайно от всех целовал гнусные ноги стены и просил ее меня, только меня одного пропустить в тот мир, где нет безумных, убивающих друг друга. Но, такая подлая, стена не пропускала меня, и тогда я плевал на нее, бил ее кулаками и кричал:

— Смотрите на эту убийцу! Она смеется над вами.

Но голос мой был гнусав и дыхание смрадно, и никто не хотел слушать меня, прокаженного.



III



И опять ползли мы, я и другой прокаженный, и опять кругом стало шумно, и опять безмолвно кружились те четверо, отряхая пыль со своих платьев и зализывая кровавые раны. Но мы устали, нам было больно, и жизнь тяготила нас. Мой спутник сел и, равномерно ударяя по земле опухшей рукой, гнусавил быстрой скороговоркой:

— Убейте нас. Убейте нас.

Резким движением мы вскочили на ноги и бросились в толпу, но она расступилась, и мы увидели одни спины. И мы кланялись спинам и просили:

— Убейте нас.

Но неподвижны и глухи были спины, как вторая стена. Это было так страшно, когда не видишь лица людей, а одни их спины, неподвижные и глухие.

Но вот мой спутник покинул меня. Он увидел лицо, первое лицо, и оно было такое же, как у него, изъязвленное и ужасное. Но то было лицо женщины. И он стал улыбаться и ходил вокруг нее, выгибая шею и распространяя смрад, а она также улыбалась ему провалившимся ртом и потупляла глаза, лишенные ресниц.

И они женились. И на миг все лица обернулись к ним, и широкий, раскатистый хохот потряс здоровые тела: так они были смешны, любезничая друг с другом. Смеялся и я, прокаженный; ведь глупо жениться, когда ты так некрасив и болен.

— Дурак, — сказал я насмешливо. — Что ты будешь с ней делать?

Прокаженный напыщенно улыбнулся и ответил:

— Мы будем торговать камнями, которые падают со стены.

— А дети?

— А детей мы будем убивать.

— Как глупо: родить детей, чтобы убивать. А потом она скоро изменит ему — у нее такие лукавые глаза.



IV



Они кончили свою работу — тот, что ударялся лбом, и другой, помогавший ему, и, когда я подполз, один висел на крюке, вбитом в стену, и был еще теплый, а другой тихонько пел веселую песенку.

— Ступай, скажи голодному, — приказал я ему, и он послушно пошел, напевая.

И я видел, как голодный откачнулся от своего камня. Шатаясь, падая, задевая всех колючими локтями, то на четвереньках, то ползком он пробирался к стене, где качался повешенный, и щелкал зубами и смеялся, радостно, как ребенок. Только кусочек ноги! Но он опоздал, и другие, сильные, опередили его. Напирая один на другого, царапаясь и кусаясь, они облепили труп повешенного в грызли его ноги, и аппетитно чавкали и трещали разгрызаемыми костями. И его не пустили. Он сел на корточки, смотрел, как едят другие, и облизывался шершавым языком, и продолжительный вой несся из его большого, пустого рта:

— Я го-ло-ден.

Вот было смешно; тот умер за голодного, а голодному даже куска от ноги не досталось. И я смеялся, и другой прокаженный смеялся, и жена его тут же смешливо открывала и закрывала свои лукавые глаза: щурить их она не могла, так как у нее не было ресниц.

А он выл все яростнее и громче:

— Я го-ло-ден.

И хрип исчез из его голоса, и чистым металлическим звуком, пронзительным и ясным, поднимался он вверх, ударялся о стену и, отскочив от нее, летел над темными пропастями и седыми вершинами гор.

И скоро завыли все, находившиеся у стены, а их было так много, как саранчи, и жадны и голодны они были, как саранча, и казалось, что в нестерпимых муках взвыла сама сожженная земля, широко раскрыв свой каменный зев. Словно лес сухих деревьев, склоненных в одну сторону —бушующим ветром, поднимались и протягивались к стене судорожно выпрямленные руки, тощие, жалкие, молящие, и было столько в них отчаяния, что содрогались камни и трусливо убегали седые и синие тучи. Но неподвижна и высока была стена и равнодушно отражала она вой, пластами резавший и пронзавший густой зловонный воздух.

И все глаза обратились к стене, и огнистые лучи струили они из себя. Они верили и ждали, что сейчас падет она и откроет новый мир, и в ослеплении веры уже видели, как колеблются камни, как с основания до вершины дрожит каменная змея, упитанная кровью и человеческими мозгами. Быть может, то слезы дрожали в наших глазах, а мы думали, что сама стена, и еще пронзительнее стал наш вой.

Гнев и ликование близкой победы зазвучали в нем.



V



И вот что случилось тогда. Высоко на камень встала худая, старая женщина с провалившимися сухими щеками и длинными нечесаными волосами, похожими на седую гриву старого голодного волка. Одежда ее была разорвана, обнажая желтые костлявые плечи и тощие, отвислые груди, давшие жизнь многим и истощенные материнством. Она протянула руки к стене — и все взоры последовали за ними; она заговорила, и в голосе ее было столько муки, что стыдливо замер отчаянный вой голодного.

— Отдай мне мое дитя! — сказала женщина.

И все мы молчали и яростно улыбались, и ждали, что ответит стена. Кроваво-серым пятном выступали на стене мозги того, кого эта женщина называла «мое дитя», и мы ждали нетерпеливо, грозно, что ответит подлая убийца. И так тихо было, что мы слышали шорох туч, двигавшихся над нашими головами, и сама черная ночь замкнула стоны в своей груди и лишь с легким свистом выплевывала жгучий мелкий песок, разъедавший наши раны. И снова зазвенело суровое и горькое требование:

— Жестокая, отдай мне мое дитя!

Все грознее и яростнее становилась наша улыбка, но подлая стена молчала. И тогда из безмолвной толпы вышел красивый и суровый старик и стал рядом с женщиной.

— Отдай мне моего сына! — сказал он.

Так страшно было и весело! Спина моя ежилась от холода, и мышцы сокращались от прилива неведомой и грозной силы, а мой спутник толкал меня в бок, ляскал зубами, и смрадное дыхание шипящей, широкой волной выходило из гниющего рта.

И вот вышел из толпы еще человек и сказал:

— Отдай мне моего брата!

И еще вышел человек и сказал:

— Отдай мне мою дочь!

И вот стали выходить мужчины и женщины, старые и молодые, и простирали руки, и неумолимо звучало их горькое требование:

— Отдай мне мое дитя!

Тогда и я, прокаженный, ощутил в себе силу и смелость, и вышел вперед, и крикнул громко и грозно:

— Убийца! Отдай мне самого меня!

А она, — она молчала. Такая лживая и подлая, она притворялась, что не слышит, и злобный смех сотряс мои изъязвленные щеки, и безумная ярость наполнила наши изболевшиеся сердца. А она все молчала, равнодушно и тупо, и тогда женщина гневно потрясла тощими, желтыми руками и бросила неумолимо:

— Так будь же проклята ты, убившая мое дитя!

Красивый, суровый старик повторил:

— Будь проклята!

И звенящим тысячеголосым стоном повторила вся земля:

— Будь проклята! Проклята! Проклята!



VI



И глубоко вздохнула черная ночь, и, словно море, подхваченное ураганом и всей своей тяжкой ревущей громадой брошенное на скалы, всколыхнулся весь видимый мир и тысячью напряженных и яростных грудей ударил о стену. Высоко, до самых тяжело ворочавшихся туч брызнула кровавая пена и окрасила их, и стали они огненные и страшные и красный свет бросили вниз, туда, где гремело, рокотало и выло что-то мелкое, но чудовищно-многочисленное, черное и свирепое. С замирающим стоном, полным несказанной боли, отхлынуло оно — и непоколебимо стояла стена и молчала. Но не робко и не стыдливо молчала она, — сумрачен и грозно-покоен был взгляд ее бесформенных очей, и гордо, как царица, спускала она с плеч своих пурпуровую мантию быстро обегающей крови, и концы ее терялись среди изуродованных трупов.

Но, умирая каждую секунду, мы были бессмертны, как боги. И снова взревел мощный поток человеческих тел и всей своей силой ударил о стену. И снова отхлынул, и так много, много раз, пока не наступила усталость, и мертвый сон, и тишина. А я, прокаженный, был у самой стены н видел, что начинает шататься она, гордая царица, и ужас падения судорогой пробегает по ее камням.

— Она падает! — закричал я. — Братья, она падает!

— Ты ошибаешься, прокаженный, — ответили мне братья.

И тогда я стал просить их:

— Пусть стоит она, но разве каждый труп не есть ступень к вершине? Нас много, и жизнь наша тягостна. Устелем трупами землю; на трупы набросим новые трупы и так дойдем до вершины. И если останется только один, — он увидит новый мир.

И с веселой надеждой оглянулся я — и одни спины увидел, равнодушные, жирные, усталые. В бесконечном танце кружились те четверо, сходились и расходились, н черная ночь выплевывала мокрый песок, как больная, и несокрушимой громадой стояла стена.

— Братья! — просил я. — Братья!

Но голос мой был гнусав и дыхание смрадно, и никто не хотел слушать меня, прокаженного.

Горе!.. Горе!.. Горе!..

---

надо понемногу отвыкать. будет больно. уже больно, но так будет лучше. для меня. порой надо думать и о себе. ты постоянно возникаешь сам того не зная в моей жизни. мыслями, разговорами, упоминаниями. это не вычёркивание из жизни. это разумное дозирование. я не люблю попадать под влияние. осознала давление. неосознанное. не хочу. свободы хочу.

---

удивило

мама, целуя меня на ночь *спокойным тоном*: "Опять курила? ну зачем? не надо. это ведь очень плохо на здоровье отражается..."

---

шикарно съездили на дачу к Говновым. С Коляном и Иринкой. Баня, дамба, родник, прудик, вышка, песни под мостом, шашлычок, качели, родители, Маришка... очень по-семейному. хорошо! как всегда не хотелось уезжать. я не знаю что лучше: дача обжитая, летняя, цветущая или зимняя, промёрзшая насквозь, одинокая, занесённая снегом. разные ощущения, разные воспоминания... отдых принёсший усталость.



по приезду домой опять заснула на полу. нормально. стандартно. проснуться в пять. выпить чаю и опять заснуть. и видеть сны о даче. хочется увидеть эти места осенью. природная красота.

---

видимо я решила себя перед отъездом доканать настолько, чтобы эти три недели были бы отдыхом от общения. фактически получается общение круглосуточное. устала. сильно. но я не жалуюсь. просто я делаю то, что я хочу.

на следующей неделе: купить кое-что к поездке. + съездить за шмоткамию + увидеться с БГ/Андрюшкой/Игорьком. + почему-то хочется к Акелле. + к Санчесу надо бы в гости заехать. + на общее обследование организма сходить. + френчем пару раз позаниматься. + про практику не забыть. + с Ксюхой тоже хотела прогуляться. + на дачу съездить искупаться. )))ну, это план на будние дни, а в выходные надо в поход идти.

---

если человеку часто говорить, что он плохой, он непременно испортится.

а ещё некоторые люди достаточно легко поддаются влиянию.

да, я из них. меня очень просто в чём-то убедить и на меня воздействовать, надавить, повлиять.

а иногда получается, что обвиняя других мы забываем посмотреть на себя. как всегда: предъявляем требования к другим, а к себе - нет. а зачем?

гаденько и обидно.

грустно, если честно.

---

про среду

денёк был тот ещё... ДЕНЬ ВСТРЕЧ ПРОСТО КАКОЙ-ТО... день по насыщенности равный неделе...

Курьер с букетом васильков - К Даньке в гости - В гости к Санчесу - На Южку к Акеле, Ваньке, Руслану и Лёхе.

полтора часа на поспать. с Русланом.

"Я тебе этого не прощу, Акеллио!" :-)

---

пусть циннично, но как же мне хорошо. игра на 2 фронта? - да.

1) перешла черту. сама. захотелось. безумно комфортно. тепло. что-то родное и близкое. пусть маленькое, слишком хорошее и мягкое... we'll see. давайте брать от жизни то, что само падает нам на голову. я его предупредила: без ограничений меня. совесть моя чиста.

2) странно. давно не было настолько офигенно. это похоже на развитие. не просто животное что-то, а что-то большее. он меняется. для меня по крайней мере. или просто я его лучше узнаю. он превращается именно в то, что мне бы хотелось в нём видеть.



в общем, целый день на лице глупенькая улыбочка. и внутри так замечательно, что хочется делиться своим настроением...



моя фраза: "Развлекайся!"

да, в это утро Еблан явно вспомнил о моём существовании. катало как перекати-поле при урагане.